Со свету в автозаке не фиг не видно, как в норе. Но. Стандартно - в первую клетку уже загрузили пацанов. Я не могу разглядеть их лиц, но скорей сую мули им через решетку. Конвой едет хороший, не мордовский. Только улыбаются, подталкивают в следующую клетуху. Сначала мне чудится там нет никого. Но. Глаза привыкают к почти-мраку, и картина такая. На лавке лежит баба весьма пожилого возраста, белые ввалившиеся щеки, заостренный покойничий нос. В изголовье полумертвой бабы возится кто-то - за длинными свисающими на лицо волосами неясна степень моего знакомства, ясен лишь пол и примерный возраст. Девочка приподнимает бабью голову, пихает под шею какой-то мешок. Шарит по лавке, извлекает из темноты газировку, льет на запавшие глаза, в обозначившийся щелью рот. «Покойница» очухалась, криво улыбается девочке на «бабушка, бабушка».
Девчонка откидывает волосы, садится на другую лавку напротив бабки и рядом со мной. Мы точно никогда не выезжали вместе. Я, говорю, Кип, с хаты 213. А я не с Шестерки, я с Лефортово. Зарема. У бабушки приступ, наверное, астмы.
С Заремой Мужахоевой мы славливались на выезде всего два раза. Беседы наши были немногочисленны по причине то необходимости тусовать пресса с малявами, то одурения от сигаретного смога и притирки друг к другу почти двух десятков баб в одной клетке. Какие уж там задушевные разговоры. Поэтому мои воспоминания не добавят сенсационных подробностей к истории единственной уцелевшей чеченской шахидки. Эта история на всякий лад обсосана официозными журналистами, жалобно пропета адвокатессой и даже интервьюирована у лефортовской «подсадной утки». Короткая жизнь на воле 24-летней арестантки с 20 годами назначенного срока, рассказанная ей самой.
Зарема несколько школьных лет провела в России, обыкновенно училась, обыкновенно гуляла с мальчишками - и совсем не похожа на покорную мусульманку, как «полагается» с одной стороны и «предполагается» - с другой. Красивая, общительная, прекрасно говорящая по-русски девушка. К совершеннолетию было «положено» вернуться в Чечню, выйти замуж, родить ребенка.
Но вот стало «предположено», что все без исключения жители Чечни - просто выродки. А выродкам нечего землю топтать, так теперь полагается. Муж Заремы, как и многие ее родные, погиб в ходе одной из зачисток федералов. Зарема была к тому моменту беременна. Молодая мать, без средств к существованию, без «крутых» родственников, кто мог бы вступиться, перестала быть матерью новорожденной дочки сразу. Ребенка забрали родственники погибшего мужа - так «положено».
Мужахоева ушла в горы к боевикам. Она первая и единственная в семье, из живых и из мертвых, кто сделал это. Она стала готовиться стать смертницей.
Духу не достало. В Моздоке, у обмотанной шахидским поясом Заремы случилась истерика. В Москве июля 2003 года, на Тушинском фестивале, она смотрела как взлетели с десятком русских жизней две чеченские девчонки - с которыми только вот она делила пищу и кров, пока все «готовилось».
«Когда был взрыв я закрыла глаза… и думаю, и до ужаса думала тогда, что в Тушино в толпе это заметили» (Зарема).
Далее, Зарема и ее Бомба долго сидели в кафе на Тверской-Ямской. Они входили в заведенье и выходили, блуждали среди полнолицых, веселых, не ведающих Войны и Смерти москвичей той породы, что толчется в центре. Потом Мужахоева бросила охраннику харчевни - у меня бомба.
«И милиция, канеччно, как всегда в кино - поспела» (Лаэртский).
Вам рассказали по ящику, как бдительные некто выявили террористку, в составе орггруппы прибывшую снести в жопу полМосквы. Как у зомбированной и обколотой фанатички изъяли ВУ, и специалист Трофимов героически погиб, обезвреживая его.
«Я ментам говорила, доказывала - это реальная бомба, это может сработать в любой момент. Полезли в сумку сразу. Пьяные были все» (Зарема).
«Мужахоевой показали фотографии погибшего Трофимова и его семьи - она вернулась в камеру и плакала… 28 раз Мужахоеву водили на анализы - так и не нашли веществ, которые, «предполагалось», кололи боевики своим смертницам» (Подсадная Лефортовская Утка).
Мужахоева сдала подмосковную базу, где фсбэшники выудили приличное число шахидских поясов, приготовленных для москвичей. Что было в горах, она и сама толком не поняла - для этой девчонки там было стремно от мужиков, страшно от бомбежек, в общем, никакой героики.
Мужахоева катается на продление меры пресечения, а я - в Мосгорсуд на процесс.
«Адвокат говорит - будет снисхождение, дадут лет 7-8. Останусь жить в России. Даже не знаю, заново всю жизнь начинать, как…» (Зарема).
«Зарема, откинешься - дождись, начнем жить заново вместе» (Пацан из соседней клетки). Зарема улыбается и знакомится через стенку клетух, и мы разбредаемся в плотном смоге…
Написали в СМИ, что после оглашения приговора сроком на 20 лет колонии, Мужахоева кричала присяжным: «Я ненавижу всех вас, русских, и буду взрывать!» Не думаю, что врут журналюги. Только я помню другую чеченскую шахидку - ту, что в вонючем автозаке откачивает русскую старуху-арестантку.
Встреча с Заремой для меня - только один лик где-то, мимоходом, идущей гражданской войны. Как и сообщение о стрелке на Манежке в Москве русских и чеченских парней, пришедших убить друг друга. Тоже, в основном, околодвадцатилетних.
Ненависть, впитавшаяся с юности, Ненависть, укорененная жизнью. Не будьте наивны, либералы - она не пройдет, как «с белых яблонь». Но лишь один исход ненависти из двух народов на общей земле может быть справедливым - общий Гнев, сметающий на хрен подлое правительство, развязавшее русско-чеченскую бойню.
